Давным-давно жил был царь, и было у него три сына царевича: Дмитрий, Алёша и Иван.
Вот когда сыновья подросли, царь собрал их и говорит:
– Сынки мои любезные, вы уже взрослые, пора вам и о невестах подумать, да и мне перед старостью внучат подарить.
Сыновья отцу отвечают:
– Так что ж, батюшка, благослови. Но только на ком же нам жениться?
– Вот что, сынки, возьмите по стреле, выходите в чистое поле и стреляйте. Куда стрелы упадут, там и судьба ваша.
Сыновья поклонились отцу, взяли по стреле, вышли в чистое поле, натянули луки и выстрелили.
У старшего сына стрела упала на боярский двор, и подняла ее боярская дочь.
Стрела среднего сына упала на широкий двор богатого купца. Подняла ее купеческая дочь.
А у младшего сына, Ивана-царевича, стрела поднялась и улетела далеко, далеко за горизонт.
Два дня ходил он по лесам и по горам, а на третий день зашел в топкое болото. Видит – сидит лягушка-квакушка, его стрелу держит.
Иван-царевич говорит ей:
– Лягушка, лягушка, отдай мою стрелу.
А лягушка ему отвечает:
– Возьми меня замуж!
– Что ты, как же я тебя замуж возьму? Меня люди засмеют!
– Знать судьба твоя такая, Иван-царевич, бери меня в жены не пожалеешь!
Опечалился Иван-царевич. Да делать нечего, взял лягушку-квакушку, завернул ее в платочек и принес домой.
Пришли старшие братья к отцу, рассказывают, куда чья стрела попала.
Рассказал и Иван-царевич. Стали братья над ним смеяться, а отец говорит:
– Бери квакушку, ничего не поделаешь!
Вот сыграли три свадьбы, поженились царевичи: старший царевич – на боярышне, средний – на купеческой дочери, а Иван-царевич – на лягушке-квакушке.
На другой день после свадьбы позвал царь своих сыновей и говорит:
– Ну, сынки мои дорогие, теперь вы все трое женаты. Хочется мне узнать, умеют ли ваши жены хлеб печь. Пусть они к утру испекут мне по караваю хлеба.
Поклонились царевичи отцу и пошли. Воротился Иван-царевич в свои палаты невесел, ниже плеч свою голову повесил.
– Ква-ква, Иван-царевич, – говорит лягушка-квакушка, – что ты так опечалился? Или услышал от своего отца слово неласковое?
– Как мне не печалиться! – отвечает Иван-царевич. – Приказал мой батюшка, чтобы ты сама испекла к утру каравай хлеба…
– Не волнуйся, Иван-царевич! Ложись-ка лучше спать: утро вечера мудренее!
Уложила квакушка царевича спать, а сама сбросила с себя лягушечью кожу и обернулась красной девицей Василисой Премудрой – такой красавицей, что ни в сказке сказать, ни пером описать!
Взяла она частые решета, мелкие сита, просеяла муку пшеничную, замесила тесто белое, испекла каравай – рыхлый да мягкий, изукрасила каравай разными узорами мудреными: по бокам – города с дворцами, садами да башнями, сверху – птицы летучие, снизу – звери рыскучие…
Утром будит квакушка Ивана-царевича:
– Пора, Иван-царевич, вставай, каравай неси!
Положила каравай на золотое блюдо, проводила Ивана-царевича к отцу.
Пришли и старшие братья, принесли свои караваи, только у них и посмотреть не на что: у боярской дочки хлеб подгорел, у купеческой – сырой да кособокий получился.
Царь сначала принял каравай у старшего царевича, взглянул на него и приказал отнести псам дворовым.
Принял у среднего, взглянул и сказал:
– Такой каравай только от большой нужды есть будешь!
Дошла очередь и до Ивана-царевича. Принял царь от него каравай и сказал:
– Вот этот хлеб только в большие праздники есть!
И тут же дал сыновьям новый приказ:
– Хочется мне знать, как умеют ваши жены рукодельничать. Возьмите шелку, золота и серебра, и пусть они своими руками за ночь выткут мне по ковру!
Вернулись старшие царевичи к своим женам, передали им царский приказ. Стали жены кликать мамушек, нянюшек и красных девушек – чтобы помогли им ткать ковры. Тотчас мамушки, нянюшки да красные девушки собрались и принялись ковры ткать да вышивать – кто серебром, кто золотом, кто шелком.
А Иван-царевич воротился домой невесел, снова ниже плеч свою голову повесил.
– Ква-ква, Иван-царевич, – говорит лягушка-квакушка, – почему так печалишься? Или услышал от отца своего слово недоброе?
– Как мне не печалиться! – отвечает Иван-царевич. – Батюшка приказал за одну ночь соткать ему ковер узорчатый!
– Не переживай, Иван-царевич! Ложись-ка лучше спать: утро вечера мудренее!
Уложила его квакушка спать, а сама сбросила с себя лягушечью кожу, обернулась красной девицей Василисой Премудрой и стала ковер ткать. Где кольнет иглой раз – цветок зацветет, где кольнет другой раз – хитрые узоры идут, где кольнет третий – птицы летят…
Солнышко еще не взошло, а ковер уж готов.
Вот пришли все три брата к царю, принесли каждый свой ковер. Царь прежде взял ковер у старшего царевича, посмотрел и молвил:
– Этим ковром только от дождя лошадей покрывать!
Принял от среднего, посмотрел и сказал:
– Только у ворот его стелить!
Принял от Ивана-царевича, взглянул и сказал:
– А вот этот ковер в моей горнице по большим праздникам расстилать!
И тут же отдал царь новый приказ, чтобы все три царевича явились к нему на пир со своими женами: хочет царь посмотреть, которая из них лучше пляшет.
Отправились царевичи к своим женам.
Идет Иван-царевич, печалится, сам думает: «Как поведу я мою квакушку на царский пир?..»
Пришел он домой невеселый. Спрашивает его квакушка:
– Что опять, Иван-царевич, невесел, ниже плеч свою голову повесил? О чем запечалился?
– Как мне не печалиться! – говорит Иван-царевич. – Батюшка приказал, чтобы я тебя завтра к нему на пир привез…
– Не горюй, Иван-царевич! Ложись-ка да спи: утро вечера мудренее!
На другой день, как пришло время ехать на пир, квакушка и говорит царевичу:
– Ну, Иван-царевич, отправляйся один на царский пир, а я вслед за тобой буду. Как услышишь стук да гром – не пугайся, скажи: «Это, видно, моя лягушонка в коробчонке едет!»
Пошел Иван-царевич к царю на пир один.
А старшие братья явились во дворец со своими женами, разодетыми, разубранными. Стоят да над Иваном-царевичем посмеиваются:
– Что же ты, брат, без жены пришел? Хоть бы в платочке ее принес, дал бы нам всем послушать, как она квакает!
Вдруг поднялся стук да гром – весь дворец затрясся-зашатался. Все гости переполошились, повскакали со своих мест. А Иван-царевич говорит:
– Не бойтесь, гости дорогие! Это, видно, моя лягушонка в своей коробчонке едет!
Подбежали все к окнам и видят: бегут скороходы, скачут гонцы, а вслед за ними едет золоченая карета, тройкой гнедых коней запряжена.
Подъехала карета к крыльцу, и вышла из нее Василиса Премудрая – сама как солнце ясное светится.
Все на нее дивятся, любуются, от удивления слова вымолвить не могут.
Взяла Василиса Премудрая Ивана-царевича за руки и повела за столы дубовые, за скатерти узорчатые…
Стали гости есть, пить, веселиться.
Василиса Премудрая из кубка пьет – не допивает, остатки себе за левый рукав выливает. Лебедя жареного ест – косточки за правый рукав бросает.
Жены старших царевичей увидели это – и туда же: чего не допьют – в рукав льют, чего не доедят – в другой кладут. А к чему, зачем – того и сами не знают.
Как встали гости из-за стола, заиграла музыка, начались пляски. Пошла Василиса Премудрая плясать с Иваном-царевичем. Махнула левым рукавом – стало озеро, махнула правым – поплыли по озеру белые лебеди. Царь и все гости диву дались. А как перестала она плясать, все исчезло: и озеро и лебеди.
Пошли плясать жены старших царевичей.
Как махнули своими левыми рукавами – всех гостей забрызгали; как махнули правыми – костями-огрызками осыпали, самому царю костью чуть глаз не выбили. Рассердился царь и приказал их выгнать вон из горницы.
Когда пир подходил к концу, Иван-царевич улучил минутку и побежал домой. Разыскал лягушечью кожу, бросил ее в печь и сжег на огне.
Приехала Василиса Премудрая домой, хватилась – нет лягушечьей кожи! Бросилась она искать ее. Искала, искала – не нашла и говорит Ивану-царевичу:
– Ах, Иван-царевич, что же ты наделал! Если бы ты еще три дня подождал, я бы вечно твоею была. А теперь прощай, ищи меня за тридевять земель, за тридевять морей, в тридесятом царстве, у Кощея Бессмертного. Как три пары железных сапог износишь, как три железных хлеба изгрызешь – только тогда и разыщешь меня…
Сказала, обернулась белой лебедью и улетела в окно.
Загоревал Иван-царевич, поплакал, поплакал, взял лук да стрелы, надел железные сапоги, положил в заплечный мешок три железных хлеба и пошел искать жену свою, Василису Премудрую.
Долго ли шел, коротко ли, близко или далеко, но две пары железных сапог износил, два железных хлеба изгрыз, за третий принялся. И повстречался ему тогда старый старичок.
– Здравствуй, дедушка! – говорит Иван-царевич.
– Здравствуй, добрый молодец! Чего ищешь, куда путь держишь?
Рассказал Иван-царевич старичку свое горе.
– Эх, Иван-царевич, – говорит старичок, – зачем же ты лягушечью кожу спалил? Не ты ее надел, не тебе ее и снимать было!
Василиса Премудрая хитрей-мудрей отца своего, Кощея Бессмертного, уродилась, он за то разгневался на нее и приказал ей три года квакушею быть. Ну, да делать нечего, словами беды не поправишь. Вот тебе клубочек: куда он покатится, туда и ты иди.
Иван-царевич поблагодарил старичка и пошел за клубочком.
Катится клубочек по высоким горам, катится по темным лесам, по зеленым лугам, по топким болотам и по глухим местам, а Иван-царевич все идет да идет за ним – не остановится на отдых ни на часок.
Шел-шел, третью пару железных сапог истер, третий железный хлеб изгрыз и пришел в дремучий лес.
Попадается ему навстречу медведь.
«Дай убью медведя! – думает Иван-царевич. – Ведь у меня никакой еды больше нет».
Прицелился он, а медведь вдруг и говорит ему человеческим голосом:
– Не убивай меня, Иван-царевич! Когда-нибудь я тебе пригожусь .
Не тронул Иван-царевич медведя, пожалел, и пошел дальше.
Идет он чистым полем, глядь – а над ним летит большой селезень.
Иван-царевич натянул лук, хотел было пустить в селезня острую стрелу, а селезень и говорит ему по-человечески:
– Не убивай меня, Иван-царевич! Будет время – я тебе пригожусь.
Пожалел Иван-царевич селезня – не тронул его, пошел дальше голодный.
Вдруг бежит навстречу ему косой заяц.
«Убью этого зайца! – думает царевич. – Очень уж есть хочется…»
Натянул свой тугой лук, стал целиться, а заяц говорит ему человеческим голосом:
– Не губи меня, Иван-царевич! Будет время – я тебе пригожусь.
И его пожалел царевич, и пошел дальше.
Вышел он к синему морю и видит: на берегу, на желтом песке, лежит щука-рыба. Говорит Иван-царевич:
– Ну, сейчас эту щуку съем! Мочи моей больше нет – так есть хочется!
– Ах, Иван-царевич, – молвила щука, – сжалься надо мной, не ешь меня, брось лучше в синее море!
Сжалился Иван-царевич над щукой, бросил ее в море, а сам пошел берегом за своим клубочком.
Долго ли, коротко ли – прикатился клубочек в лес, к избушке. Стоит та избушка на курьих ножках, кругом себя поворачивается.
Говорит Иван-царевич:
– Избушка, избушка, повернись к лесу задом, ко мне передом!
Избушка по его слову повернулась к лесу задом, а к нему передом. Вошел Иван-царевич в избушку и видит: лежит на печи баба-яга – костяная нога. Увидела она царевича и говорит:
– Зачем ко мне пожаловал, добрый молодец? Волей или неволей?
– Ах, баба-яга – костяная нога, ты бы меня накормила прежде, напоила да в бане выпарила, тогда бы и выспрашивала!
– И то правда! – отвечает баба-яга.
Накормила она Ивана-царевича, напоила, в бане выпарила, а царевич рассказал ей, что он ищет жену свою, Василису Премудрую.
– Знаю, знаю! – говорит баба-яга. – Она теперь у злодея Кощея Бессмертного. Трудно будет ее достать, нелегко с Кощеем сладить: его ни стрелой, ни пулей не убьешь. Потому он никого и не боится.
– Да есть ли где смерть его? – спрашивает Иван.
– Его смерть – на конце иглы, а игла – в яйце, то яйцо – в утке, а утка – в зайце, заяц тот – в кованом ларце, а ларец – на вершине старого дуба. А дуб тот в дремучем, дремучем лесу растет.
Рассказала баба-яга Ивану-царевичу, как к тому дубу пробраться. Поблагодарил ее царевич и пошел.
Долго он по дремучим лесам пробирался, в топях болотных вяз и пришел наконец к Кощееву дубу. Стоит тот дуб, вершиной в облака упирается, корни на сто верст в земле раскинул, ветками красное солнце закрыл. А на самой его вершине – кованый ларец.
Смотрит Иван-царевич на дуб и не знает, что ему делать, как ларец достать.
«Эх, – думает, – где-то медведь? Он бы мне помог!»
Только подумал, а медведь тут как тут: прибежал и выворотил дуб с корнями. Ларец упал с вершины и разбился на мелкие кусочки.
Выскочил из ларца заяц и пустился наутек.
«Где-то мой заяц? – думает царевич. – Он этого зайца непременно догнал бы…»
Не успел подумать, а заяц тут как тут: догнал другого зайца и напрыгнул на него. Вылетела из того зайца утка и поднялась высоко-высоко в небо.
«Где-то мой селезень?» – думает царевич.
А уж селезень за уткой летит – прямо сверху ее клюет. Выронила утка яйцо, и упало то яйцо в синее море…
Загоревал Иван-царевич, стоит на берегу и говорит:
– Где-то моя щука? Она достала бы мне яйцо со дна морского!
Вдруг подплывает к берегу рыба-щука и держит в зубах яйцо.
– Получай, Иван-царевич!
Обрадовался царевич, разбил яйцо, достал иглу и отломил у нее кончик. И только отломил – Кощей Бессмертный тут же в прах рассыпался.
Пошел Иван-царевич в Кощеевы палаты. Выбежала к нему Василиса Премудрая, поцеловала его в сахарные уста и говорит:
– Ну, Иван-царевич, сумел ты меня найти, теперь я весь век твоя буду!
Выбрал Иван-царевич лучшего скакуна из Кощеевой конюшни, сел на него с Василисой Премудрой и воротился в свое царство-государство.
И стали они жить дружно, в любви и согласии, долго и счастливо до глубокой старости.